ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ

Валерий БЕРЕЗИН, доктор искусствоведения

Среди московских достопримечательностей Гнесинское училище известно, пожалуй, не меньше, чем Манеж или Царь-колокол, хотя далеко не каждый приезжий стремится почтить его своим вниманием, Что ж, мало ли есть вещей, которых вы не видели, но просто знаете, что они есть, и оттого испытываете спокойное удовлетворение. Потому что без них разрушится миропорядок. И в любом уголке страны известно: в Москве есть знаменитое Гнесинское училище - миф, мечта - красивая и немного загадочная. Часть биографии нескольких поколений и биографии нашего Города, Поэтому кажется, что Гнесинка была всегда, хотя ей исполнилось всего лишь 110 лет.

...Конец 60-х, лето. Прощайте, школьные экзамены, - ухожу, чтобы стать профессиональным музыкантом. Куда? Разумеется, в Гнесинку! Государственное музыкальное училище имени Гнесиных, откуда вышли выдающиеся музыканты Т.Хренников и А.Хачатурян, Е.Голубев и Б.Чайковский, С.Скребков и В.Виардо, основанное Евгенией, Еленой и Марией Гнесиными 2/15 февраля 1895 года - да полно, разве вы не знали? Ведь всё это написано в любой энциклопедии Европы!
      Да, есть в Москве и другие музыкальные училища, и преподают в них неплохо, и прекрасные музыканты выходят из их стен. А Гнесинка всё равно уникальна, неповторима. Может быть, потому, что она - наша? Всех тех, кого она пригрела-согрела, выучила, дала первый заработок, первый кодекс музыкантской чести и человеческой порядочности в самое счастливое время - годы юности...
      ...Итак, конец 60-х, лето. Вывесили списки принятых - ура-а-а! Такую радость испытываешь только в юности, когда отчаяние и счастье совсем рядом, первая влюблённость заполняет всю вселенную, а без музыки жить совершенно невозможно - немыслимо!
      Теперь, однако, можно осмотреться. Во времена основоположниц эта улица называлась Поварской, так она именуется и сейчас. А тогда наше училище стояло на улице Воровского. Тихой, зелёной, прямой и чистой. Рядом Дом киноактера, Дом писателей. В солидных, старой постройки домах, неспешном передвижении местных жителей - черты московской патриархальности.
      Здания из стекла и бетона не существовало, училище делило один дом с Институтом имени Гнесиных, занимая первый и второй этажи и уступив институту третий и четвертый. Замечательная условность границ позволяла общаться со старшими ребятами - уже настоящими виртуозами и профессионалами - тесно и непосредственно, заходить на уроки известных институтских профессоров, ощущая себя вполне органичной и необходимой частью гнесинского сообщества. Странное и торжественное чувство, когда на первых же уроках из ученика превращаешься в студента. Строгий вид педагогов обманчив, за ним -вечная снисходительность к нашим возрастным выбрыкам и эскападам. И - настоящая, жёсткая, до блеска полирующая школа, с этюдами и гаммами, задачками по гармонии и инструментовке, музлитературой и сольфеджио. И огромная, всеохватная радость первых шагов в настоящей, большой музыке!
      Студенческим симфоническим оркестром руководил Генрих Семёнович Талалян, артист знаменитого Квартета имени Комитаса. Большой, грузноватый, с вьющейся растрёпанной шевелюрой, он возвышался над нами всесильным божеством, с присущими этой должности громами, молниями и прочими катаклизмами. Но он был "всего лишь" великолепным музыкантом, прирождённым педагогом. Издержки дирижёрского ремесла вроде окриков, унижения музыкантов были ему чужды и, подозреваю, нестерпимы. А мы, семнадцатилетние, чувствовали в нём Большого Мастера, который знает тайну Музыки, неизвестную нам. Боялись? Конечно, но только до первого взмаха палочки, до первых звуков. А как же интересно было с ним играть! Сейчас кажется: как он, наверное, был счастлив, вводя нас впервые в роскошный мир бетховенских симфоний и моцартовских увертюр! Может быть, этой радостью искупались все наши благоглупости, неуклюжие юношеские шутки?..
      А вот первый урок теории. В класс входит изящная, грациозная, загорелая и очень молодая Елена Кадашевич. Наша Лена, которая потом все четыре года учила нас сольфеджио и гармонии, и, что самое непостижимое, - научила! Она была вызывающе умна и талантлива. Сразу чувствовался в ней классный профессионал - грань, которую никогда не перейдёт неуч и олух в профессиональной среде, где всякий очень быстро начинает чувствовать своё место.
      Сейчас, став музыкальным историком, часто задаюсь вопросом: как научить моему предмету студентов, не знающих даже школьного курса истории? Ответ был бы очевидным, если бы судьба не свела с блестящими педагогами Гнесинки, которые в курсе истории музыки походя восполняли и наши школьные пробелы и шли с нами дальше, дальше, будто и не заботясь о юном возрасте слушателей. Рашель Исаевна Барановская - московская легенда. Помимо Гнесинки, она служила лектором-музыковедом в филармонии, писала статьи и учебники. В её изложении всё получалось так ясно, будто Чайковский ещё вчера ходил по соседней улице, а Римский-Корсаков писал оперы именно для просвещения нерадивых студентов. Но за этой простотой - всегда пространство для размышлений, раздумий, новых бесконечных вопросов. Большая, грузная, насмешница, мгновенно переходившая от изысканной литературной речи к не менее изысканным выражениям из лексикона одесского рынка, сейчас она напоминает мне опытного фронтового хирурга, который знает о человеческом устройстве всё, и изнутри, и снаружи. Странное дело: помимо истории опер и симфоний, она научила нас доброте и терпимости, хотя вовсе не была душечкой. Каким свойством это объяснить? Сейчас знаю: это называется - талант.
      Не менее талантлив был и Андрей Айрапетович Галустян, учивший нас играть в камерном ансамбле. С ним мы прошли Септет Бетховена, Октет Шуберта, Штадлер-квинтет Моцарта - существует ли большая радость для начинающего музыканта? Заслуженный артист Армении, фаготист старой школы, он знал о Шуберте и Бетховене, наверняка, меньше моих нынешних студентов. Зато безмерно, безгранично любил музыку и умел передать эту любовь нам. А это, как понимаешь с возрастом, куда дороже, чем глубокое, но холодное и отстранённое знание. Он ужасно, до сердечных приступов, волновался, когда мы играли в концертах. И ещё смешная деталь: иногда, вглядевшись в лицо, брал кого-нибудь из нас за руку, вёл в буфет и кормил. Откуда он знал, что у Серёжи или Пети нет денег, кроме как на чай? Знал. Потому что был педагогом по призванию и человеческой сути.
      И, наконец, мой любимый учитель по кларнету, Василий Алексеевич Гетман, который и в те годы говорил: "Вы должны знать, что я в Москве старейший педагог-кларнетист. Это значит, что я опытный, и вы должны меня слушать". Слушали? Кто как. Мой старший соученик Саша Осейчук обожал джазовый саксофон, а на кларнете занимался честно, но "для галочки". Наш Василий Алексеевич всё понимал, джаз не любил, ворчал, но прощал. Сейчас Осейчук - ведущий профессор Гнесинской академии, европейски известный джазовый музыкант. А школа чья? Вы правильно поняли.
      Вот так мы и жили. В твёрдых, но всегда тёплых руках учителей, бережно и тактично оберегавших нас от всяческой житейской грязи и невежества, от греха безделья и гордыни, самовлюблённости и нетерпимости. И другие поколения приходили после нас, и придут ещё. И их тоже научат. Потому что наша любимая Гнесинка будет всегда. Пока Москва стоит.