"ДОРОГА К ДОМУ" ВЛАДИМИРА БРАЙНИНА

Пётр ДОРОШЕНКО

Живопись В. Брайнина проникнута вечностью городской культуре. Он из тех созерцателей жизни, которые не будут тупо проклинать цивилизацию и искать для себя укромные, "экологически чистые" уголки.

Назвав свою выставку, проходившую в июне в "Новом Манеже" "Диалогом с собой", Владимир Брайнин попытался несколько завуалировать тему одиночества. Однако посетитель выставки, переходя от картины к картине, постепенно становится участником этого диалога, нарушая тем самым священное одиночество художника.
     Можно представить, что вот так, почти ежедневно, он идёт по дороге и ему встречаются пустыри, дома, стеклянные банки, деревья, зима, весна, лето, осень. Он идёт с мольбертом, чтобы где-то устроиться поближе к "натуре", но не к той, которая спаслась от экспансии города и периодически манит горожанина "выбраться на природу", а к другой - с покосившимися фасадами, узкими переулками, потрескавшимся асфальтом и... лужами. Так возникают странные пейзажи - "Дорога к дому I", "Дорога к дому II" и т. д.
     Устраиваясь у очередной лужи под номером XV или XVI, он приступает к работе, надеясь, что та истина, которая находится по ту сторону зеркальной поверхности, вдруг вся предстанет перед ним в каком-то, может быть, окончательном воплощении. Он как будто верит, что дома и улицы, после того как упадут, "погребутся" в луже, в тот же миг воскреснут и вознесутся на небо.
     Как добрый самаритянин из евангельской притчи, художник постоянно останавливается у израненных, искалеченных домов, которые для многих горожан давно уже перестали быть "эстетическими объектами" и потому, подобно левиту и священнику из той же притчи, они равнодушно проходят мимо. Для подтверждения аналогии с самаритянином не хватает одной детали - чтобы дома были живыми. Но для Брайнина, который утверждает, "что часть душ там, видимо, остаётся", эти дома действительно живые. И потому, когда эти развалины оказываются отражёнными в луже, происходит чудо: они оживают и действительно возносятся на небо.
     Так неожиданно возникает подлинный праздник живописи - той живописи, смысл которой как раз в том, чтобы живо писать, то есть оживлять всё, к чему прикасается художественная кисть. Здесь тайна "диалога с собой" соединяется с тайной погружения в "некие вещи, находящиеся между очевидными предметами" того "руинированного мира", интерес к которому остался в искусстве еще от романтиков, размышлявших о вечном в заброшенных усадьбах, на древних развалинах и на кладбищах. Палитра Брайнина имеет также особое достоинство - в ней живёт "любовь к родному пепелищу". Если прошлое нам дорого, если мы охотно впускаем его в себя и верим в бессмертие души, любовь подскажет нам, что делать с этими полуразрушенными предметами, напоминающими о движении времени в едином пространстве нашего существования.
     Но в чём же смысл "диалога с собой"? Вероятно, в том, чтобы ощутить собственную прозрачность, пропустить, преломить через себя небесный свет. Изображая "Пизанскую банку", в которой тоже, может быть, происходит своеобразный "диалог", художник иносказательно говорит о себе и о каждом из нас. За этим "бредом" - живое движение мысли и чувства; за игрой предметов, планов и пространственных перспектив - новая реальность, в результате чего невзрачные дома, отразившиеся в зеркале луж, напоминают нам о том Небесном Граде, о котором вечно тоскует человеческая душа.
     Но в чём смысл города? Конечно, не в том, чтобы отгородиться от всех. Смысл в том, чтобы обрести духовное единство с теми, кто строил его и кто живёт в нём. Но в городе Владимира Брайнина всё как будто замерло. Много машин и почти отсутствуют люди. Куда же они подевались? Вероятно, ушли в одиночество...
     Может быть, самая трагическая его картина - "Машина. 2003", на которой изображены чёрная иномарка, стоящая прямо на тротуаре, и одинокая человеческая фигура, которая вот- вот скроется за углом дома. Каким-то холодом веет от пустых окон соседнего дома, где тоже уже никто не живёт. Любители договаривать всё до конца могли бы сказать, что взгляд Брайнина выхватывает только те фрагменты, которые вызывают ассоциацию с городом мёртвых, где более живыми кажутся барельефы и скульптуры. Но на самом деле город и всё, что в нём, переживают болевой шок. Этого нельзя не заметить, если задержаться у картины "Хлебный переулок III", где угол дома с обнажившейся кирпичной кладкой выглядит, как открытая рана, а львы, воплощающие душу дома, всё же продолжают поддерживать балкон.
     Таково состояние мира, увиденное глазами художника. И однако не грусть, и не тоска, и не печаль в этом взгляде художника, а удивительная радость, в которой пульсирует уверенность, что когда-то огромный город Москва весь отразится и преобразится в огромном и чистом зеркале искусства, и огромное небо упадёт в это зеркало и вновь поднимется, чтобы поднять всё на ту высоту, на которую дерзает подняться только свободная творческая мысль. Так будем верить и ждать.