ВЗГЛЯД НА КОМОД В СТИЛЕ МОДЕРН

Карина ЗУРАБОВА

Дом на Садово-Кудринской - один из 15-ти московских адресов Чехова. Семья прожила там 4 года, и "дом-комод" (так шутливо назвал его Антон Павлович) как-то значительно и отчётливо обозначен в чеховской биографии - недаром музей на Кудринской существует уже 50 лет.

Недавно в нём открылась новая экспозиция, созданная художником Аветом Тавризовым и ставшая предметом ожесточённых обсуждений.
     А.Тавризов - автор таких заметных в Москве экспозиций и выставок, как Музей серебряного века, выставка Леонардо да Винчи в Политехническом, Музей Л.Н.Толстого на Пречистенке, Музей С.Есенина в Б.Строченовском. Он не дизайнер - он именно художник, и экспозиции его имеют не прикладное значение, а вполне самостоятельное, точнее всего выражаемое пугающим словом "инсталляция". Пугаться его, впрочем, не надо, следует только осознать, что современная музейная экспозиция есть произведение искусства и обязана иметь свои концепцию, идею и образ.
     Особенность музея на Кудринской - сочетание литературно-биографической экспозиции с мемориальной частью. Расположение комнат в доме-комоде хорошо известно по описаниям, но нынешний зритель входит через другие двери и попадает в другое помещение. Слово "зритель" не случайно: переступая порог музея, мы попадаем на спектакль, где должны прожить жизнь его героев, прочувствовать их переживания и испытать в результате, согласно Аристотелю, катарсис.
     Театр начинается с вешалки. Вешалка начинается с зеркала. Зеркало - это окно в иной мир, в иное время-пространство. Сочетание тёмного и светлого зеркальных стёкол ассоциируется с прошлым и настоящим: прошлое виртуально, настоящее - реально. А может быть, наоборот? Ведь именно в прошлом всё прочно, описано и хорошо известно, а настоящее зыбко, оно не устоялось и ждёт своего объяснения, чтобы отлиться в законченный образ. Значит, это тёмное зеркальное пространство - наша туманная текущая жизнь, а небольшое светлое зеркало - окно в прошлый мир прекрасной чеховской ясности. Собственно, стиль модерн, в котором выдержан музей и против которого восстают некоторые специалисты-чеховеды, и предполагает динамичный, драматичный, меняющийся мир.
     В экспозиции, описывающей 4 года, спрессована вся московская жизнь Чехова: с того момента, как таганрогский гимназист впервые взглянул на город с вокзальной площади, и до того, как известный писатель по доброй воле отправился на каторжный Сахалин. Можно сказать, что музей на Кудринской есть музей становления А.П.Чехова.
     Жизнь на Кудринской - это первые книжки Чехова, восторженный отзыв-письмо Григоровича и осмысление своего литературного при- звания: "Ваше письмо... подействовало на меня, как губернаторский приказ "выехать из города в 24 часа!"... я вдруг почувствовал обязательную потребность спешить, скорее выбраться оттуда, куда завяз...".
     Жизнь на Кудринской - это знакомство с Короленко, Чайковским, Плещеевым, это водевили и "Иванов", это театр Корша; здесь же истоки "Чайки": Лика Мизинова, героиня будущей комедии, и Шехтель, который со временем построит здание Общедоступного художественного театра - тоже фигуры того времени.
     Жизнь на Кудринской - это несколько томов собрания сочинений.
     Первый этаж (экспозиция + кабинет и спальни Антона и Михаила) задуман как взгляд в окно. Заглянул в окно - и увидел. Увидел - и записал. Ясный свет, чёткость, простота, изящество - эти свойства чеховской прозы воплощены в экспозиции.
     Белые шторы на окнах, изысканные интерьерные уголки: зонтик, столик, венский стул - это Мария Павловна (а может, Дама с собачкой?), коробка с акварельными красками, автопортрет черноволосой дамы, пейзаж (это Левитан или художник Рябовский из "Попрыгуньи"?). На стенах фотографии улиц Таганрога, аттестат и фотографии гимназиста Чехова, его портрет, написанный братом Николаем... Так постепенно складывается известный нам рассказ, "как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников... как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течёт уже не рабская кровь, а настоящая человеческая...".
     Взгляд - главный формообразующий элемент нашей инсталляции, он задаёт некий ритм, определяет её характер. На всех чеховских снимках очень легко найти главного: взгляд отделяет его от всех, взгляд человека, который за всё отвечает -от жизни собственной семьи ("Что за комиссия, создатель, быть главой семейства!") до жизни каторжников на Сахалине ("...Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей... и всё это сваливали на тюремных красноносых смотрителей... Виноваты не смотрители, а все мы..."), который как-то вздохнул: "Ох, зря Соломон попросил у Бога мудрости!..", но только ею в жизни и руководствуется. Взгляд, устремлённый в человека.
     На втором этаже (экспозиция + гостиная и комнаты сестры и матери) эта тема углубляется, интерпретируясь как взгляд из окна. Из окна - в мир, на белый свет, на все четыре стороны. Стены, оформленные оконными рамами все того же стиля модерн, являют картины уличной жизни, решённые в духе нарождающегося синематографа. В центре, низко на полу, помещён источник света - виден только его столп, уходящий вверх. Человек, стоящий в центре мира, одинок. И холодноватая белизна драпировок на первом этаже здесь, на втором, оборачивается белизной светового луча - луча духовной энергии, устремлённой ввысь. "Хористка" и "Скучная история", "Дуэль", и "Хамелеон", и "Степь", и "Вишнёвый сад", и "Остров Сахалин" - это всё монологи, обращённые к Богу. Чеховское слово, обращённое ко Всевышнему, - это слово, замолвленное за человека. Чехов, которого его "идейные" современники обзывали беспринципным писателем, отличался редкой бескомпромиссностью и цельностью мировоззрения: "Моё святое святых - это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чём бы последние две ни выражались". Большинству современников - да и не только современников - это непонятно. А Чехову непонятны нелепости существования, проистекающие от несвободы духовной. Он - свободен, поэтому даже близко знающие его люди удивляются порой его экстравагантным поступкам вроде той же поездки на Сахалин.
     Поездке посвящена маленькая "комната с бельведером" на втором этаже: здесь виды румянцевской библиотеки, где изучались материалы о Сахалине; фотография перед поездкой, фотографии каторжного острова... книга "Остров Сахалин", подаренная Левитану "на тот случай, если его сошлют на Сахалин за убийство из ревности"... И за всем - ощущение пронзительного одиночества человека, несущего свой крест.
     Сахалин - это финал, конец садово-кудринской жизни. Зритель проходит коридором и оказывается на сцене театра. Это театр Корша, где ставились водевили и "Иванов", Александрийский театр с проваленной "Чайкой", Художественный с "Чайкой" триумфальной - знаменитый и новаторский театр Чехова... Белый изящный занавес на сцене напомнит нам о белом одеянии Чайки-Мировой Души, о белых занавесях в экспозиции и белых чехлах на мебели. Сойдя по ступенькам в зал, мы бросаем последний взгляд из окна и, наконец, прощаемся с главным героем всего действа - вот он глядит, сфотографированный во весь рост, такой, каким был в последние годы жизни.
     Музейное время-пространство совпало с реальным и сюжетным: кончается осмотр музея, кончается проживание в доме-комоде, и вообще, пьеса жизни подходит к концу. Встреча взглядов зрителя и героя состоялась. И замороченный виртуальной свистопляской житель XXI века увидит писателя века XIX по-новому: он не только получит представление об обстановке спальни и гостиной, о том, как выглядели журнал "Осколки" и лавка колониальных товаров в Таганроге, но и почувствует себя в мире светлой мысли, свободы и красоты. В мире Чехова. Это и будет катарсис.