ТИХИЕ ДУМЫ ПОСЛЕ ШУМНОГО ВЕРНИСАЖА

Светлана ГАЛАГАНОВА

В Москву вернулась передвижная выставка народного художника России Дмитрия Белюкина "Тихая моя Родина…", побывавшая в 6-ти областях Центрального федерального округа.

200 картин известного московского художника совершили путешествие по российским регионам в рамках программы Центра национальной славы России - общественного фонда, созданного с целью активизации патриотического воспитания народа. Непосредственный инициатор возрождения традиции передвижничества - Полномочный представитель Президента РФ в ЦФО Георгий Полтавченко. С 19 апреля по 9 мая картины 'Экспонировались в залах Российской академии художеств.
     Несмотря на "тихое" название, выставка Дмитрия Белюкина имела такой же шумный успех, как и все предыдущие. Его произведения сполна утоляют духовно-эстетический голод посетителей, чем и вызывают их искреннюю благодарность. Художник щедро возвращает нам нашу национальную живописную классику, основанную на национальных эстетических представлениях, - так называемое нарративное (повествовательное) понимание пейзажа, классическую крупномасштабную картину (с чётким композиционным строем, яркой психологической характеристикой персонажей), "живые", тщательно выписанные портреты, аутентичные книжные иллюстрации. Белюкиным блестяще освоены и уникальный опыт создания художественных образов с помощью светотональных решений, и трудоёмкая техника послойной масляной живописи с гризайлью и лессировками, и эффект светящихся красок. Всё это и приводит в восторг любителей живописи, смертельно уставших от созерцания бездарных подделок "под концептуализм". Но к радости примешивается печаль: до чего же мы докатились, если нормальная, профессиональная, техничная живопись воспринимается чуть ли не как откровение! Да, Белюкин - Мастер. Но ведь он наследник уникального, богатейшего, единственного в мире явления, имя которому - русская живопись. Дмитрий начал осваивать это наследие в то время, когда человеку, не умеющему хорошо рисовать и писать красками, было невозможно стать членом Союза художников независимо от того, сколько комсомольских строек он успел изобразить. Художник учился в лучших учебных заведениях -Московской средней художественной школе, затем в Суриковском институте (мастерская народного художника СССР Ильи Глазунова); он стажировался в Творческой мастерской живописи Академии художеств СССР под руководством А.П. и С.П.Ткачёвых; его учили такие замечательные педагоги, как Р.Ф.Карклин, П.П.Литвинский, А.С.Трофимов. К тому же Дмитрий - сын известного книжного графика Анатолия Белюкина.
     Будем, однако, справедливы: дело, конечно, не только в семейных традициях и лучшей в мире художественной школе. Дмитрия Белюкина отличают большой талант и огромное трудолюбие. Во все времена это сочетание делало художника тем евангельским городом "на верху горы", которому уже невозможно укрыться от пристальных взглядов современников. Всем, кто увидел в 1986 году дипломную работу студента Белюкина "Смерть Пушкина", было ясно: Бог подарил России ещё одну свою яркую искру. Сегодня произведения художника находятся в Третьяковской галерее, Пушкинском музее, собраниях Национальной Британской библиотеки, Московской, Антиохийской и Иерусалимской патриархий, коллекции Президента России В.В.Путина. Творчество Белюкина проанализировано настолько обстоятельно и всесторонне, что его шумные вернисажи уже не побуждают к серьёзному дискурсу: они рождают "светлый покой" в душе и "тихие думы".
     Искусствоведы дружно зачислили Белюкина в ряды верных последователей русской реалистической школы. В целом это справедливо: его картины не понуждают нас работать диггерами, раскапывающими некие "смысловые пласты" (которые по законам герменевтики вроде бы должны быть), но натыкающимися на карстовые пустоты. Однако понятие реализма в искусстве никогда не сводилось к полноте выявления материальных и психологических характеристик объекта, его узнаваемости. В России реализм всегда был синонимом правдивости, предполагающей отражение действительности во всей ее сложности, целостности, реальной полноте всех мыслимых граней и оттенков. Реализм не носит белых перчаток, он не гнушается теми, что "некрасивы на взгляд", и их некрасивой жизнью. Избитая кнутом некрасовская муза сделала иное понимание реалистического искусства невозможным. И если художник игнорирует тёмные полоски зебры-жизни, произвольно конструируя действительность в соответствии со своим идеалом, то перед нами - романтизм, явление, в наши дни ещё более редкостное и ценное, но всё же - иное. Романтизм тоже не носит белых перчаток; он носит очки с розовыми стёклами.
     Дмитрий Белюкин - влюблённый романтик, очарованный странник, шубертовский Wanderer в русском облике, неутомимый искатель духовных родников в безжизненной пустыне современной цивилизации. (Одно из главных его произведений, где изображён родник, так и называется: "Живая вода"). Направления поиска были выбраны верно: художник нашёл свои живоносные источники - в нерукотворной гармонии родной природы, в православной вере, в славных страницах национальной истории, в классической русской литературе (для пополнения рядов живых классиков Белюкину вполне достаточно было бы одних лишь иллюстраций к "Евгению Онегину"). Есть у него и Прекрасная Дама - дворянско-помещичья, монархическая, "белая" Россия. Традиционный русский коллективно-бессознательный миф града Китежа активизируется здесь в форме любовного живописания мира благородных сословий, столь же изящно-благородного, как они сами. В этом мире пьют "Клико", гарцуют верхом, танцуют на балах и пишут стихи гусиными перьями; здесь всё изысканно, утончённо и гармонично, а что не гармонично, то от лукавого. Будто и не было у нас никогда ни репинских "Бурлаков", ни "Свидания" В.Маковского, ни страшной "Тройки" В.Перова. "Чем занималась госпожа моих грёз - пряла ли золотую пряжу, перебирала ли жемчуга?" - поинтересовался, помнится, Дон Кихот у Санчо. Услышав в ответ, что она тащила свиньям отруби, рыцарь лишь вздохнул да махнул рукой - что, дескать, ещё способен разглядеть неотёсанный простолюдин? Не станем и мы задаваться ненужными вопросами. Например, зачем отплывающий на чужбину батюшка надел епитрахиль (или почему не снял её); что так заинтересовало неграмотную крестьянку, прибирающую кабинет поэта, в поднятом с пола исписанном листочке; и почему она метёт пол в праздничной одежде, как певица-народница; и зачем явился к сожжённой односельчанами барской усадьбе нарядный крестьянский мальчик (на вид ему лет десять - уже "работник", а он уселся на сыру-землю и скорбит о разбитой господской тарелочке, из которой кушать ему было не положено)?
     Эта картина-символ называется "Осколки". Глядя на неё, я каждый раз невольно вспоминаю другие осколки - не символические, вполне реальные, разбросанные вокруг сожжённой столовой бывшего пионерлагеря МГУ, по соседству с санаторием "Можайский". Отдыхающие санатория, впервые забредающие на сопредельную территорию, возвращаются молчаливые и подавленные: глазам открываются обломки их детства - разрушенные спальные корпуса с выбитыми стёклами, заросший травой бассейн, поломанные вольеры (остатки "живого уголка"). Но больнее всего видеть почему-то именно эти разбитые фарфоровые тарелки - белые, дешёвые, "общепитовские", из которых государство кормило детей и внуков грустного мальчика с картины Белюкина. Художник-реалист может создать полотно "Осколки-2", ничего не выдумывая, прямо с натуры. Если только поспешит, поскольку территория пионерлагеря вот-вот будет продана под новые усадьбы. А когда уже не останется ни одного реального осколка, новое поколение художников-романтиков станет творить другой миф - миф "красной" России, с золотистыми пионерскими горнами и красными флажками, и в нём тоже не будет ни свиней, ни отрубей - лишь жемчуга да золотая пряжа.
     Программное полотно Дмитрия Белюкина, принесшее ему в своё время широкую известность, -крупномасштабная картина "Белая Россия. Исход". Беженцы, спешно покидающие Крым осенью 1920 года, смотрят с палубы отчалившего судна на родной берег. Рядом с белогвардейцами - дамы, интеллигенты, представители духовного сословия. Ни одного неприятного лица; все как один печально-возвышенны и благородны. Картина закончена в 1994 году. По нечаянному совпадению в том же году в России впервые были опубликованы мемуары митрополита Вениамина (Федченкова), одного из пассажиров тех крымских транспортов, - "На рубеже двух эпох" (М.: Отчий дом, 1994). Бывший главный священник врангелевской армии, духовник главнокомандующего воспринимал свою паству гораздо более реалистично. Вот лишь один из характерных эпизодов. В разгар гражданской войны Троцкий издаёт приказ об искоренении нецензурной брани среди красноармейцев. Это известие очень огорчает владыку Вениамина, поскольку "белогвардейская рать святая" отвязно матерится и уже не пытается скрывать своего неверия в Бога даже от священников. Владыка спешно готовит текст аналогичного приказа и отсылает его командованию, но генералы отвергают приказ как абсолютно утопичный (с. 269 - 270). А среди пассажиров судна автору мемуаров больше всего запомнилась капризная толстая дама, выгуливавшая по палубе свою болонку и устраивавшая скандалы недовольным матросам (с. 274). Вряд ли картина Белюкина с "переживанием национальной трагедии" на лицах показалась бы митрополиту правдивой...
     Не будем всё же забывать, что аналогичные упрёки были адресованы когда-то критиками и автору "Руслана и Людмилы". Мол, больно всё изящно, больно красиво; Русь, мол, она проще: у нас должны быть бабы в ступе, какой-нибудь Чурила Яри-лович с булавой. В том же духе отзывался Марк Твен об "Айвенго" В.Скотта: что же это дикие, немытые герои изъясняются почти как аристократы? И ведь не поспоришь - правы критики. Но приходят новые поколения - и вновь упорно не желают замечать их правоту, и наши "компьютерные" чада по-прежнему "запоем" читают "Дон Кихота" и "Айвенго", и мы спешим в "Новую Оперу" на премьеру "Руслана и Людмилы". И пока это будет продолжаться, наш искалеченный мир будет стоять. Он погибнет тогда, когда у людей иссякнет потребность творить мифы и верить в них. А эмоциональным оппонентам Дмитрия Белюкина, от которых наше доблестное казачество защищало первые выставки художника (вместо того, чтобы воевать в Чечне), следовало бы познакомиться с работами А.Лосева, М.Бахтина, Е.Меле-тинского или хотя бы с книгой С.Аверинцева "Аналитическая психология" Карла Юнга и закономерности творческой фантазии". Это, возможно, убедило бы их в том, что романтизм, как жена Цезаря, вне подозрений - в политической ангажированности, что разубеждать романтика - всё равно что дискутировать с влюблённым по поводу достоинств и недостатков предмета его обожания. Да и ведь их становится всё меньше и меньше, этих благородных идальго в розовых очках. Нам бы умилиться, а мы им всё стёкла разбить норовим...
     Все идеологизированные работы Белюкина (не более 10-ти) написаны в течение последнего десятилетия минувшего века. В последующие годы сословно-временные ограждения на его полотнах постепенно разрушаются под воздействием Фаворского ветра: художник устремляется к миру горнему, вечному, где "несть ни эллина, ни иудея", ни белых, ни красных. Разумеется, и раньше нельзя было не заметить, как "сквозит и тихо светит" этот мир на его картинах - в подсвеченных солнцем жемчужных облаках, в покое речных плёсов, в глазах убиенного императора. Но в последнее время духовный взгляд художника становится более острым, пристальным, сосредоточенным. Красота Афона, Синая, окрестностей Иерусалима -то ласково-солнечная, то грозно-суровая - властно ставит суетливых обитателей дольнего мира перед образом Вечности. Этот образ - собирательный: здесь и крутые, убегающие в облака горные тропки, и портреты "проводников" (Святейшего патриарха Алексия II, епископов), и маленькая фигурка бесстрашной паломницы, и разлитый в тёплом августовском воздухе печорский благовест, и гулкая, прохладная тишина храма Гроба Господня.
     Цикл "Святые места Православия", ставший логическим завершением 20-летних странствий художника, не только восхищает виртуозно переданной на холсте благодатью святых мест, но и тревожит. Он свидетельствует, что Дмитрий Белюкин взошёл на свой творческий Фавор. Что же дальше? С вершины Святой горы есть лишь два пути: один - вверх, в небо (он называется монашеским постригом), другой - вниз, на грешную землю. Побывавшие на горных вершинах знают, как не хочется их покидать, как труден бывает спуск. Но рождённые за облаками звонкие ледниковые источники спешат на равнины, обретая в пути силу, ширясь, становясь бурными потоками, а у людей, спустившихся с вершин, расширяется кругозор - в поле зрения попадает то, что не замечалось раньше. Хочется верить, что художник уже отправился в обратный путь, туда, где протекает полноводная река живой воды - жизнь народа, выигравшего не только сражение при Рымнике, но и самую главную битву новейшей истории, расплатившегося за позор Цусимы и Порт-Артура, прославившего Родину невиданными подвигами, открытиями, прорывами. Там, внизу живут потомки тех, кто стоял когда-то на пристанях Севастополя, Феодосии, Керчи, провожая в изгнание "белую" Россию. Вот бы написать эту молчащую толпу, со всей гаммой чувств на лицах - скорбью, тревогой, жалостью, презрением, злорадством, любопытством, растерянностью. Тогда романтический, театрализованный "Исход" мог бы стать реалистическим диптихом - "Севастополь. Графская пристань. Ноябрь 1920 года". Впрочем, так ли уж различны явления, которые мы по привычке загоняем в рамки традиционных дихотомий? И не является ли реализмом умение "цветы на тернах находить" (К.Батюшков), если наш мир действительно прекрасен? А если последнее всё ещё вызывает у вас сомнения, посетите очередную выставку Дмитрия Белюкина.